Хватка Оуэна ослабла, и я сумела вырвать руку. В тот же миг впилась ногтями в его пухлые щеки и прошипела:

— За Микаэлу ты мне еще ответишь!

Оуэн схватился за лицо, и ойкая, отступил, промычал что-то типа «было бы сказано».

А я подобрала платье, и бросилась вслед за Микаэлой.

Вон! Ее голубое платье мелькнуло среди разноцветной толпы.

Прямо бегом, я бросилась за ней, расталкивая танцующих.

— Ох уж эта молодежь! Вечно они что-нибудь затевают! — неслось мне вслед.

Микаэла взбежала по лестнице, я взлетела следом.

Голубое платье мелькнуло за поворотом, хлопнула дверь — сестра скрылась в своих покоях. Когда я подбежала к двери, услышала лишь лязганье засова.

— Мика, — позвала я и хлопнула ладонью по двери. Тяжелый дуб поглотил удар. — Мика, да открой же, я все объясню!

— Убирайся!

Из-за двери раздались сдавленные рыдания.

— Микаэла, пожалуйста, открой! Я ни в чем не виновата!

— Чудовище! — раздался вопль из-за двери. — Правильно про тебя говорят — ты чудовище! Когда он уже заберет тебя!

— Мика, о ком, о чем ты говоришь?

В ответ раздался только надрывный плач.

— Микаэла, поверь, я не виновата! А граф… Просто сильно пьян! Он сам не понимал, что говорит! Говорил, что папа отдал меня какому-то зверю, и что он заберет меня, а потом набросился и поцеловал! Он просто напился, Мика! Микаэла!

Мика не отвечала, я слышала только, как она всхлипывает, все реже и реже.

Постучав еще раз, я развернулась спиной, и, опершись, сползла, усевшись прямо на пол.

— Мика, ты тоже сказала, что кто-то должен забрать меня? Значит, Оуэн был прав? Это правда, про завещание отца? Я не верю, что меня отдали. Микаэла, скажи, что это неправда, что ты не ненавидишь меня?

Тишина.

Если бы только Оуэн сказал это, я бы списала все на пьяный бред, мало ли, что привиделось этому подлецу…

Впрочем, опьянел он не в одну секунду, вполне возможно, что до этого задурил голову моей сестре.

Я нахмурилась, вспоминая тяжелое время, обрушившееся на Ньюэйгрин, когда папы не стало. Кажется, мама ничего не говорила о том, что отец оставил завещание… И тем более не говорила о том, что меня отдали замуж. Родовой брак… На родовой брак не требуется даже согласие его величества, зато никто и ничто не сможет его разрушить. Отец никогда не поступил бы так со мной. Нет! Не верю! Да и Виталина ничего такого не говорила. А она разбирала старые бумаги…

Неплохо бы и мне убедиться, что все это — плод больной фантазии Рьвьера!

Я встала и решительно направилась в кабинет отца, за библиотекой.

Просто здорово, что все заняты внизу. Если правда, что отец оставил завещание, где ему быть, как не в тайном кабинете? Если я переворошу старые бумаги, может, найду что-то… об отце?

Если попытаться достать с верхней полки тяжелый том в кожаном переплете, с надписью Мосхе Минтень «Опыты», нижний ярус отъедет в сторону, и окажешься в папином кабинете. Там, отгороженному от всех и вся не только толстыми стенами библиотеки, но и стеллажами с книгами, ему спокойно работалось…

Я продвинула стремянку, взобралась на самый верх, и решительно потянула на себя кожаный корешок.

Заскрипело, заскрежетало, и внизу образовался проход.

Прежде чем зайти в кабинет, я сложила стремянку и оттащила ее туда, где она стояла. Изнутри кабинет закрывается и открывается легче.

Отгородившись стеллажом с книгами, я подула на спящего мотылька, и тот дал ровный желтоватый свет, освещая небольшой кабинет с высоким потолком. Когда я была тут в последний раз, книги, бумаги, рукописи, свитки, были в идеальном порядке.

Сейчас же вид, словно тут домовые воевали.

Стоило мне подойти к черному, покрытому неровным слоем пыли и усыпанному бумагами столу, как из-за стеллажа раздался звук открываемой двери. Я взволновано махнула на мотылька, приглушая свет.

Перегородка тонкая, слышно каждый звук. В библиотеку вошли двое. Раздалось сопение шмыганье носом, как мне показалось, обиженное.

Стоило двери закрыться, как вошедшие продолжили начатый разговор.

— Ты с ума сошел! Она никогда не станет твоей женой, племянник, — недовольно, чеканя каждое слово, произнес голос моего зятя, герцога Эберлея.

В ответ раздалось сопение. Спустя секунд десять Рьвьер заговорил. Голос его уже не казался пьяным, но дрожал и говорил немного визгливо, видимо, Рьвьер выпил настой горькой йыни, я видела, Пепа им однажды спасла пьяного конюха от хозяйского гнева. Тот тоже мигом протрезвел, но голос очень похоже дрожал.

— Потому, что обещана зверю, дядя? Вы ведь уничтожили документ.

Тяжелый вздох.

— Она не достанется ни тебе, ни кому-то другому.

— Чтобы денежки оставались в твоих руках, да?

— Да пойми же, болван! — рассердился Эберлей. — Я как никто хочу видеть тебя своим зятем!

— И в чем же дело?

— С самого начала ты должен был обхаживать Микаэлу? Что сейчас-то не так? — спросил Эберлей устало.

Раздался стук, словно затопали, застучали каблуками о паркет.

— Ага, хочешь сбагрить меня в захолустье, а сам жить припеваючи на денежки Лирей? Думаешь, я не понял твоего замысла?

— Ты болван, племянник. Я бы на твоем месте не злил Микаэлу. Почему ее не видно внизу? Что у вас произошло?

— Да пустяки, дядя, — промямлил Рьвьер. — Она просто увидела, как мы с Лирей целовались.

При этих словах меня замутило, я приложила ладонь ко рту.

— Что?! Болван! Ты всем нам желаешь смерти!

— Ты так боишься зверя, дядя? — спросил Рьвьер и издевательски захихикал. — Но вы ведь уничтожили документ?

— Ты придурок! И причем тут зверь! К тому же… Это была только копия.

— А второй… У него?

— Ты действительно целовался с Лирей?!

— Ну, скорее, я попытался ее поцеловать…

— А она?

— Убежала. Дикая кошка, всю щеку расцарапала! Побежала за своей сестрой.

— За Микаэлой?

— А то за кем же?

— Сейчас же иди и мирись с Микой! Скажи, я не знаю, наври что-нибудь! Что это Лирей тебя соблазнила. Мол, не хочет больше сидеть в башне, или просто решила отомстить, мне плевать! Плевать, что ты наврешь Микаэле, главное, чтобы она поверила! Или о нашем плане и деньгах Альбето можешь забыть, ясно?

— Ясно…

Дверь в библиотеку распахнулась, ойкнув голосом Рьвьера.

— Прошу прошения, граф, — раздался голос Андре. — Герцог, вот вы где!

Видимо, Рьвьер, не прощаясь, вышел. Его шаги стихли.

Затем мой зять заговорил.

— Вы снова искали разговора со мной, де Шеврез? — прозвучал голос герцога.

— И вы прекрасно знаете, зачем, — ответил ему голос Андре.

— Знаю, — скучающим голосом ответил мой зять. — Как и вы знаете позицию насчет вашего предложения.

— Послушайте, мне известно, что вам нужны лишь ее деньги. Я готов оставить их вам.

— А что нужно вам? Должно быть, тоже, что и Церкви? Не только деньги, но и земли. Полно, о вашей набожности легенды ходят. Точнее о вашей преданности Церкви. Тем более ваша просьба кажется непонятной.

— Это не просьба. И если угодно так называть мое предложение, то просьба будет озвучена его величеству.

— Что-то я сомневаюсь. Ни мне, как законному опекуну, ни святой Церкви не выгодно ее замужество. Поэтому мисс не покинет Ньюэйгрин. А вас, как никакого, даже родственного отношения не имеющего, я прошу завтра покинуть замок.

Я закусила палец, чтобы не закричать. Если уедет Андре, что будет со мной?

— Всего хорошего, герцог, — ледяным тоном отчеканил Андре, и добавил. — Мы еще не закончили.

— Угу, — прозвучало в ответ, а потом раздался звук зевка.

Подождав, пока Андре уйдет подальше, и герцог Эберлей покинул библиотеку.

Я торопливо хлопнула ладонями, вновь зажигая мотылька, и принялась ворошить деревянный резной ящик. Все важные бумаги папа хранил здесь.

Наконец, выудила из вороха бумаг конверт с надписью:

«Последняя воля герцога Анжу Альбето Ньюэйгрин».

Значит, про завещание правда! А если про завещание правда, то и про все остальное…